ЛЕОНТЬЕВ: ДИПЛОМАТ, МЫСЛИТЕЛЬ, ЛИЧНОСТЬ

Константин Леонтьев останется в истории русской дипломатии самым недипломатическим поступком: он в 1863 году на оскорбительный отзыв в сторону России французским консулом Дерше ответил ударом хлыста. Это был остров Крит, где Леонтьев работал секретарём русского посольства. Для современников наших, которые на глумливые высказывания против страны только одобрительно хихикают, это поступок. Тем более он знал, что это скажется на его карьере.

Он вошёл в историю как человек-поступок. 

 

Он родился в Калужской губернии в 1831 году, поступил в Московский университет, и оттуда военным лекарем добивается отправки в Крым, в Севастополь. Там он много понимает в европейской политике в отношении России на собственной, что называется, шкуре.  

Понимание мирового процесса и места России в нём углубляется, когда он становится сотрудником Азиатского департамента Министерства иностранных дел и работает десять лет русским консулом в Турции. Он объехал все Балканы, прекрасно знал все славянские балканские народы и их проблемы.   

Вернувшись в Россию, долго не выдержав у себя в имении Кудиново, он едет в Петербург и бросается в публицистику с головой. Он становится сотрудником газеты «Варшавский дневник и скоро получает от «передовой» интеллигенции почётный титул крайнего реакционера.

Его позиция вызывала бурную реакцию – как со стороны противников, так и сторонников. Слишком ясно и доступно он выражал свои мысли. В отличие от невнятных демагогов, вроде Михайловского, способного написать сто станиц ни о чём и получать кукушкины реверансы от собратьев по перу и невнятности, он писал немного, но ясно и твёрдо.  

Его позиция вызывала множественный шок. Замечательно он описал двухчасовую встречу с Толстым, открыв в нём замечательного юмориста и стильного хитреца, который посетил его в Оптиной пустыни. Он сказал Толстому: «Жаль, Лев Николаевич, что у меня мало фанатизма. А то бы написать в Петербург, где у меня есть связи, чтобы вас сослали в Томск и чтобы не позволили ни графине, ни дочерям вашим даже и посещать вас и чтобы денег вас высылали мало. Вы положительно вредны». На что Толстой воскликнул, думается, вполне искренне: «Голубчик, Константин Николаевич, напишите, ради бога, чтобы меня сослали. Это моя мечта. Я делаю всё возможное, чтобы компрометировать себя в глазах правительства, и всё сходит с рук». (Письмо Фуделю от 28 февраля 1891 года)

 

Всю публицистическую энергию он направлял на защиту от огульного отрицания страны, её истории, уклада, следуя справедливой логике: если нового не создали даже в проекте, то никто не имеет права свергать нажитое. Примеры же других народов, в частности, европейских, он предлагал смотреть попристальнее и отвечать на вопрос, а за счёт чего они так развились? И когда становится ясно, что Англия выросла в том числе за счёт рабовладения над половиной мира, у России этого варианта нет, а другие столь малы, что примером, образцом выступать никак не могут. А есть примеры, которым подражать вовсе не стоит. Сегодня можно сказать, что его суждения во многом пророчны и удивительны даже для своего круга. Он был способен идти против политической моды настолько, что сегодня его суждения становятся классическими. Если взять его суждения о знаменитом Бисмарке, на сей день они практически однозначны: «Что касается гениального Бисмарка, ещё неизвестно, что он такое для Германии, действительно ли возродитель, или одно из тех шумных и блестящих лиц, которые всегда являются у народов накануне их падения, чтобы собрать воедино и израсходовать все последние запасные силы общества». (Константин Леонтьев, Записки отшельника, М., Русская книга, 1992 г., с 322) В контексте инициирования и поражения Германии в Первой Мировой, слова Леонтьева поражают проницательностью.

Леонтьев был публицистом со знанием дела. В отличие, к примеру, от Чернышевского, который был способен писать о том, чего он просто не понимает, то Леонтьев писал, зная материал. Сильная статья «Храм и Церковь» (1878 года), где разбирается наше принуждение Турции к миру, показывает тонкость знания дела, хотя и не скрывается восторг от нашей политики, впервые за сотни лет поставившую нашего вечного врага на место.    

 

Последние два десятилетия своей жизни Леонтьев видел себя в церковной жизни, пропагандируя церковь как единственную скрепу для России. Два десятилетия он добивался пострижения в монахи и перед смертью принял тайный постриг и скончался в Троице Сергиевой лавре, став легендой отечественной мысли.