КАКОЙ ПУТЬ ДИПЛОМАТИИ ВЫ ВЫБИРАЕТЕ ДЛЯ СЕГОДНЯШНЕГО ПОЛОЖЕНИЯ СТРАНЫ: МИРНЫЙ ИЛИ НАСТУПАТЕЛЬНЫЙ?

Автор: Серебряков К.Д.

Категория: законодательный семинар, инициативы, проекты

Вопросы выбора всегда носят амбивалентный характер и зачастую заставляют предельно просто, а иногда и дихотомично взглянуть на многие процессы. Это, безусловно, можно списать на природу человеческого восприятия, о которой ещё в XX веке много писали и К. Леви-Стросс, и П. Бурдьё.

Также очевидно, что мир гораздо сложнее, а происходящие процессы гораздо более многогранны, они взаимопроникают и зачастую взаимно дополняют друг друга, представляя каждый раз схематичную модель Уробороса.

Нельзя говорить о мирном характере дипломатии, если этические основания этой мирности не вытекают из наступательного характера иных альтернатив, что и представляет собой онтологическую полноту каждого конкретного рассматриваемого случая.

Однако поставленный вопрос требует выбора альтернативы. И для этого необходимо погрузиться в тот внешнеполитический, политико-философский дискурс, который имеет место здесь и сейчас в отношении нашей страны, системы международных отношений и иных институций и конструкций, представляющих собой форматы реализации межгосударственного взаимодействия.

Во-первых, нужно понимать, что на возможность современного государства втянуться в серьёзную войну, сформировать свою внешнеполитическую стратегию и тактику влияют два основных фактора – глобализация и демократизация. Оба при этом являются продуктами проекта Современности, как выразился бы Ю. Хабермас, выстроенных в логике рационализации жизни и унифицирующего основания. У. Бек в своей эпохальной работе «Общество риска» несколько углубляет наши представления, заявляя об усложнении современного мира и выделении в лице глобализации нового периода – новой Современности, тяготеющей к фрагментации и повышению рисков от любого принятого решения.

Традиционный политический корпус в лице правительства и его защитника в виде армии уступает свои позиции т.н. субполитикам, где воплощаются структуры нового общества, целью которых является прогресс знания, всё менее зависящий и от парламентской ситуации, и от ситуации контроля (т.н. процесс уберизации). Бек называет его «распадом политики», когда политику уже больше не осуществляет централизованное правительство, отдавая автономию на откуп индивидуализации. Понятно, что Россия с её моделью вертикали власти внутри и «вестфальским» позиционированием вовне в данный тренд не вписывается, заменяя пресловутую глобализацию глокализацией или моделью отката в сторону националистических позиций.

Демократизация же есть накопленный опыт старых демократий, нацеленный на продвижение своих позиций вовне мягкими способами (т.н. публичная дипломатия в представлении Галлиона, а также с помощью агрессивной внешней политики навязывания интересов (неоконсервативный бум 1970-80-х годов)). Причём основной концептуальной идеей данного процесса является введение ограничительных индикаторов для государства, обеспечивающих массовую смерть граждан (т.е. участие в войнах). Действительно, демократические страны друг с другом не воюют. У глобализации же противоположный тренд: она формирует базу для ведения внешней политики чужими руками, как бы парадоксально это ни звучало. Как мы видим, оба процесса носят амбивалентный характер, дополняя друг друга. Демократизация не может быть путём нашей страны, потому что к числу «старых» игроков мы в данном плане не относимся, но постоянно чувствуем это давление либерального порядка и пресловутого рацио.

Отсюда вытекает следующее (во-вторых): такое давление носит онтологический характер, зависящий от разных традиций понимания политического развитого в мире и у нас. Об этом дельно написал в своём главном труде «Три корня политики» Д. Штернбергер. Для англо-саксонского, европейского мира, например, характерно понимание политического в аристотелевском смысле, тяготеющем к эмпиризму, полисному устройству как особому политическому микрокосму. В тоже время, российская политика, в т.ч. и внешняя, основаны на августинианской трактовке, нацеленной на эвдемонизм, устремление в будущее, а потому тяготеющее к ментальным, ценностным и неформальным практикам (в противовес учению Аристотеля), восточный мир сейчас активнее задействует традицию политического как особой сферы управления, т.н. макиавеллистского корня политики, особенно это касается Китая и азиатских тигров.

Такое противостояние требует активизации своего рода наступательных техник, но поскольку они в нашей стране исходят от государства, обрастают институциональными (в их формальном выражении: будь то Стратегия национальной безопасности или Военная доктрина) основаниями, то они безжалостно проигрывают во времени.

Однако институциональные основания сформировали следующий тезис: усложнение социальных структур идёт и по иному вектору – обрастание многих институтов системами взаимных обязанностей и паутиной взаимовлияния, которые могут при любом резком смене курса действий запустить эффект домино, начать разрушение смежных сфер (и тут опять вспоминается У. Бек). Если начнётся война, то могут обрушиться экономические котировки ведущих бирж, это повлияет на ставку рефинансирования крупнейших экономик, что запустит механизм торможения и социальных программ, и предпринимательских инициатив. Однако мышление российского законодателя зачастую живёт в реальности геополитической терминологии, восходящей к XIX-XX векам, носит однозначный характер и выстраивает такую стратегию, которая бы работала в мире не столь динамичном и сложном, что чревато соответствующими рисками. Институты же имеют иную природу, более прагматичную и унифицированную, чем ценностные ориентации, раскрытые выше, они действуют и функционируют по одним технологиям и законам, а особое пристрастие «аристотелевского корня» к таким конструкциям волей-неволей, но вводит в общий дискурс трансформационный посыл любых социально-культурных, политико-

экономических структур, ибо акторы данного «корня» занимают наиболее активную позицию в формировании общей повестки.

Многие современные государства, занимающие значимое положение на международной арене, уже изменили свою внешнеполитическую тактику. Наиболее полно это раскрывается в статьях Фукуямы и Бжезинского, которые отмечают, что внешние интеракции переносятся зачастую в третий мир, где намечается тренд меньшего участия крупных держав в непосредственном применении силы, но увеличении там собственных интересов. Ключевую роль в сохранении подобного баланса играет распространение информации о том, что происходит в мире. И представлений о моделях светлого будущего для стран определённо догоняющего типа, которые вольны избирать местные элиты, таким образом, чтобы поддерживать своих покровителей. Для этого зачастую применяются вестернизированные культурные артефакты (в виде МТV, потребления и гедонизма, заданных ТНК), которые выступают «киднепперами» (в вопросе формирования нового сознания – миллениального) детей в рассматриваемых регионах, готовых сражаться за данные артефакты, как справедливо отметил лауреат Нобелевской премии по экономике П. Дж. Бьюкенен. А это уже гонка технологий мягких, публичных продуктов цивилизационной деятельности, носящих конкурентный характер, это примат практик неформальных, что видно даже и при использовании такой «социальной технологии» (в терминологии К. Манхейма), как Интернет (особенно активно использующимся иным полюсом «киднепперов» - религиозными фундаменталистами).

В последнее время, таким образом, подводя итоги краткому экскурсу в Современность, специалисты чаще отмечают, что XXI век – это эпоха доминирования мягкой (мирной) силы, а не наступательной. Можно дать данной силе и иной эпитет – «умная». Поскольку она реализует себя в период Современности, то на неё налагается рационализирующий механизм в виде термина «эффективность», достигаемый посредством экономических механизмов, как определяющих динамику всей общественной системы: здесь можно вспомнить интересную метафору с автозабегом, предложенную Э. Тоффлером, где общество есть совокупность машин, движущихся по автостраде с разными скоростями, но явным лидером которой выступает кард под названием «Экономика». Поэтому, несмотря на прочно взятый курс страны на наступательные технологии, частично милитаристские, хочется сказать, что приоритетным видится именно мирный путь дипломатического процесса (хотя и от наступательных тактик полностью отказываться нельзя, вспоминаем «прессинг» над августинианской традицией), благо для этого есть обширный потенциал и многовековые переговорные традиции русской школы. Безусловно, позиционирование нашей страны выглядит внушительно, но в свете глобализационно-демократического характера мировых процессов, пожалуй, я выскажу последнюю в данном материале аналогию, в которой страна невольно напоминает Дон Кихота, воюющего с мельницами. Возможно, на месте Рыцаря Печального Образа находится статный боец в лучших латах и с чистокровным орловским рысаком, но идущий в бой против Burger King’а. Ведь мы живём с правовой и политической традицией Вестфальской системы в мире, где верх берёт гражданское общество, горизонтальные связи, сетевые общества и сообщества и пресловутый Uber. Это время мягких технологий, и оно требует принятия тех же внешнеполитических стратегий, но с полной рефлексией имеющегося опыта и зафиксированного потенциала.