КАДЕТ

Категория: Мемориальная Программа Генерал Калитин

Девяти лет мой милый отец отвез меня в Новгородский кадетский корпус, в 25 верстах от Новгорода^{^[1]}. Суровые и глухие места в Аракчеевских казармах. Корпус назывался: Новгородский Град и Аракчеевский кадетский корпус, так как был основан на оставленные Аракчеевым средства. Постройки аракчеевского типа были все одинаковы. Казармы выстроены с громадным манежем и церковью внутри, вокруг огромного обсаженного липовыми аллеями плаца, места наших корпусных игр и учений^{^[2]}.

Я горько плакал, расставаясь с отцом, и все не мог от него оторваться, прогуливаясь, по ночам тосковал и плакал по дому и не раз думал бежать из ненавистной мне тюрьмы, но постепенно свыкся и привык. Тогда я еще застал в 1864 году суровое время, воспитание розгами, которым в первый раз я подвергся за драку с дразнившим меня кадетом Ивановым. Я ему разбил кожу на голове грифельной доской в неранжированой роте, ротным командиром которой был капитан Левкович.

Все роты, кроме неранжированной, имели ружья со штыками, тесаки и выходили в строй в составе батальона со знаменем и музыкой. Каждый корпус того времени представлял отдельный батальон с командиром батальона, ротными и взводными офицерами. Кадеты занимались маршировкой, ружейными приемами, ротными и батальонными учениями и гимнастикой. Кадеты очень любили упражнения на машинах, летом на плацу и в лагерях, в палатках вблизи корпуса. Зимою мы занимались в громадном манеже, соединявшем обе половины корпусных построек. В середине манежа была наша корпусная церковь, на клиросе которой пел чудесный кадетский хор певчих под управлением учителя русской словесности Орнатского.

Наказания состояли из карцера темного и светлого с лишением всех блюд, на хлебе и воде, а в субботу в то время, когда все шли в столовую обедать, получившие за неделю несколько единиц или нулей получали в цейхгаузах свою порцию березовой каши. Причем считалось кричать под розгами постыдно. Обыкновенно герои брали в зубы костяшки, чтобы не прорвался как-нибудь неожиданный крик боли, и такие уже приобретали славу старого кадета.

Новички подвергались всяким пыткам и испытаниям со стороны старших кадетов. Как правило, это были забубенные лентяи, ходившие всегда с перевалкой, с завернутыми обшлагами, всегда готовые вступить в драку. Это называлось закалом. Горе было тому новичку, который ходил жаловаться начальству. Его жестоко за это колотили, воров наказывали своим судом, а также и фискалов – ночью в цейхгаузе привязывали к скамейке и немилосердно избивали ремнями от коньков. Я видел, что так искалечили кадета Ягниотовского^{^[3]} за кражу у товарища коньков. Это имело громадное нравственное значение и на всю жизнь делало из ребенка человека чести и долга.

Эти суровые обычаи воспитывали кадет в духе суровой товарищеской дисциплины, и Аракчеевский корпус всегда славился в армии патриотизмом, высокой нравственностью, преданностью Престолу и Отечеству, и многие аракчеевцы всех выпусков запечатлели своею кровью на полях сражений верность своему долгу перед Родиной. Имена погибших в бою были записаны золотыми буквами на мраморных досках в корпусной церкви, а портреты георгиевских кавалеров окружали Царский портрет в Парадном Зале.

Замечательная была дружба между бывшими питомцами Аракчеевского корпуса. На всех ступенях общественного и служебного положения они встречались всегда как родные, любимые братья, и не было конца воспоминаниям прошлого.

Кормили нас по тогдашним временам сытно, утром чай с французской булкой, в будни два, а в воскресенье три блюда, в полдень раздавали ломти ржаного хлеба с солью, вечером давали чай с булкой и маслом. Всех лентяев и неисправимых шалунов и шкодников сажали за особый черный стол или же по одному ставили к барабанщику около столба.

Так как для молодых желудков не хватало казенного обеда, все набивали себе карманы хлебом, поджаривали его в печных фортках и ели с солью, запивая квасом.

Директором корпуса при мне был старый Г. П. Кузьмин-Караваев^{^[4]} и инспектором одноглазый (кривоглазый) полковник генерального штаба Мейер.

В Царские дни давали пакеты со сладостями: изюм, карамель, пряники, рожки, мармелад.

Каждый год делали елку с игрушками для детей офицеров и учителей. Все офицеры и штатные преподаватели имели прекрасные квартиры в корпусах зданий.

Учили кадет танцам под скрипку преподавателя, учили манерам общества и грациозно делать поклоны. Из учителей помню хорошо француза Нюккера, от рук которого всегда пахло каким-то приятным, душистым мылом, часто он из окна бросал вниз кадетам апельсины и любовался нашей свалкой.

Он был хороший строгий учитель, требовавший внимания, и быстро переводил на ноль не слушавших его объяснений кадет, читавших украдкой под партой книги.

Немца Шмидта, доброго старика, над которым потешались глупые мальчишки, втыкая ему иголки и булавки в стул, вымазывали мелом ему сиденье из шалости.

Математиков Бартеньева, Клейна, русского языка Орнатского, немца Юргенса. Из офицеров более всего помню любимца всей нашей мелюзги Николая Александровича Долгорукова, командира роты. Он в то суровое время умел своею ласкою и сердечным обращением привлечь к себе наши ребячьи сердца. Его квартира всегда была набита малышами, его второй семьей. Он тратил свои последние гроши на лакомства малышам, заменял им мать и заботливую няньку, и я, как один из маленьких, также пользовался его любовью и вниманием. Хорошо помню Азанчевского, Рафаловича^{^[5]}, чахоточного Бобыкина, старого доктора Д. С. Вавилова, у коего было обыкновение при приеме в лазарет обязательно давать каждому касторку и Рабер суп^{^[6]}. Зимой любителями кадетами давались спектакли преимущественно военного содержания. Между кадетами военной роты очень было распространено прекрасное пение, песни были военные, патриотические. Корпусным батюшкой был магистр духовной академии отец Евграф Иванович Мегорский (впоследствии настоятель петербургского Казанского собора). Красивый брюнет с вьющимися волосами и изящными манерами с его красавицей женой.

Дьяконом был высокий, здоровый молодец, блондин отец Храбров (впоследствии я встречался с его сыном, командиром артиллерийского дивизиона).

Время от времени я получал из дома письма и при случае деревенские гостинцы: орехи в меду, смокву, маковники, которые съедались с товарищами в тот же день.

Как я был рад, когда по окончании экзаменов, в первых числах мая 1864 года, за мной приехал на паре лошадей в кабриолете наш портной Григорий с корзиной всякой домашней вкуснятины. Мы быстро покатили с ним, ночуя на постоялых дворах, и через 3 дня я обнимал уже моих милых родителей, и поцелуям семьи и всей дворни не было конца. Я очень гордился своей кадетской формой, и мои сверстники дворовые и крестьянские мальчишки смотрели с завистью на мою кадетскую форму. Долго ко мне относились любовно и всячески ублажали, баловали и возили напоказ к родным и близким знакомым. Быстро промелькнуло лето, и опять корпусная жизнь, но уже нестрашная, как впервые.

Когда приезжали высокопоставленные посетители и инспектора для осмотра корпуса, на кроватях застилалось чистое белье и новые одеяла, мы стояли в новеньком платье и обуви для осмотра по своим койкам. Комнаты накуривались ароматным курением. В столовой подавались улучшенные вкусные блюда. В классах в присутствии инспектирующих учителя всегда вызывали лучших учеников. Увы, корпусное начальство всячески старалось показать товар лицом – маленького кадета неранжированной роты за то, что он перед ожидавшимся приходом в спальню инспектирующего присел на кровать и смял немного одеяло, командир роты Левкович высек тут же розгами.

Вскоре военный министр Милютин преобразил кадетские корпуса в военные гимназии, дабы разнообразить образование всеобщими предметами и дать возможность воспитанникам кроме военной карьеры избрать себе другую, соответственно вкусам и стремлениям молодежи.

На следующий год приехав в Холм, я уже не застал своих родителей. Эту новость я узнал на постоялом дворе, и она меня сразила. Мой дорогой, милый, ненаглядный отец скончался на пасху от воспаления легких. Его хоронил мой двоюродный брат Василий Михайлович Калитин в своем приходе на погосте Жуковичи, где покоятся предки в нашем деревенском теремке, там покоятся деды и прадеды Калитины. Одновременно через две недели скончалась наша мать Мария Павловна. Она простудилась во время выноса из дома моего покойного отца, который умер около 60 лет. Малолетние дети Михаил и Маша были взяты на попечение нашей теткой, сестрой отца, вдовой Анной Васильевной Калитиной. Она жила в 60 верстах от нашего Мануйлово, в Торопецком уезде в сельце Иваново, доставшемся ей после мужа, гусарского ротмистра Ивана Петровича Калитина. Это была чудная женщина, благороднейшая и всеми почитаемая. Она много перенесла горя в своем несчастливом замужестве с пьяным и развратным мужем, в свое время благородным офицером, взявшем при Фер-Шампенуазе неприятельскую батарею. Будучи одинокой, с очень малыми средствами, она воспитала с рождения, как мать, моего старшего брата Павла Петровича (героя болгарской освободительной войны) и приютила, будучи сама небогатой, двух осиротелых малюток. К ней же в гости на время своих каникул приехал и я, ласково принятый ею, как родной сын. Мне было 12 лет, когда скончались мои родители (мать моя похоронена на кладбище Вознесенской церкви в г. Холм). Я остался сиротою, и меня ласково и приветливо все встречали, желая высказать внимание.

Ввиду преобразования военным министром Милютиным кадетских корпусов в военные гимназии директором Аракчеевской военной гимназии был назначен известный талантливый военный педагог генерального штаба полковник Павел Иванович Носович. Он приехал к нам в Аракчеевку. Распростившись с корпусом, мы отправились на новое место в Нижний Новгород, куда шли 25 верст пешком походным порядком. Нас посадили на баржу и пароходом мы плыли по Волхову до станции Бологое, веселые и очень довольные этим путешествием. Это была целая эпоха перехода корпуса в Нижний Новгород. В Москве нам было приготовлено помещение во дворце Лефортово, там мы обедали и ночевали и на другой день выехали по железной дороге в Нижний Новгород.

Нижний Новгород поразил нас своею красотой, величественной Волгой. На крутой горе в Кремле было новое наше жилище в громадных казармах (в нескольких корпусах) бывшего карабинерного полка, приспособленных к помещению гимназии. Многие старые учителя приехали вместе с нами. Появились и новые преподаватели. Вместо прежних ротных командиров появились штатские, не знающие военного строя и команд. Вместо рот гимназия была разделена на возрасты. Исчезли розги и суровый военный режим, расширилась программа, введены были уроки танцев и светских манер, музыки, введены разные мастерства: переплетное и выпиловочное дело.

Начальство старалось приохотить нас к чтению, увеличились и расширились корпусные библиотеки; устраивались кадетские любительские спектакли. Я играл в одной пьесе Островского купчиху Филимоновну и заслужил громкие аплодисменты. Нас довольно часто водили в недурной городской театр. Наш стол сделался более вкусным, обильным и разнообразным. Введены были питательные завтраки с котлетой или колбасой.

В лазарете кормили прекрасно и устроили в нем прекрасную библиотеку.

Носович произведен был в генералы. Он был высокообразованный и гуманный человек, прекрасный педагог с добрым и мягким сердцем. Повеяло гражданским духом, последствия показали, что не надо было уничтожать корпуса, которые давали более твердых и мужественных офицеров, исключительных специалистов военного искусства с твердой волей и закаленным характером.

Были нарекания на графа Милютина, что он разрешил рассадники армии и положил начало политического направления офицерства. При императоре Александре III вновь вместо военных гимназий были введены кадетские корпуса с военным воспитанием и направлением. Я был одинокий сирота, меня очень ласкали добренький Николай Александрович Долгоруков, преподаватель математики Клейн, старый Шмидт. Они брали меня к себе в отпуск. Иногда приезжала в Нижний Новгород из своего имения красавица

Елизавета Лукинична Кушелева^{^[7]}, бывшая замужем за гусарским полковником г. Томановским, дальняя наша родственница и землячка псковская, и брала к себе, ласкала, снабжала гостинцами. Овдовев, она, будучи энтузиасткой и прелестна душой, вышла во второй раз за политического ссыльного И. М. Давыдовского и уехала с ним в Сибирь. Моя сестра Анна проездом на Амур со своим мужем, сотником Трещиным, посетила Лизу, которая очень ей обрадовалась.

Из всех наших учителей и воспитателей Нижегородской гимназии ярко выделяется знаменитый педагог и учитель естественных наук обрусевший англичанин Александр Яковлевич Пердт. Он всю свою жизнь специально посвятил воспитанию малышей, заменяя собою родителей. Все время он был с нами. Он выдумывал нам самые разнообразные и занимательные игры. Занимал нас рассказами из прочитанных книг, устраивал спектакли, привлекая к себе наши ребячьи сердца. Мы его безумно любили и не отходили от него. Он оставил самое светлое и лучшее воспоминание о нашей жизни в Нижнем Новгороде.

Я рос слабым, нервным и хрупким. Из всех наук я больше всего любил географию и историю и увлекался описанием путешествий по всем странам. В следующий год я не ездил в Псковскую губернию и оставался в лагере в числе немногих детей, которых родители не брали.

Мы завидовали тем, кто уезжал.

Весной во время экзаменов из наших окон открывался чудный вид далеким разливом Волги до села Бор, откуда виднелись золоченые маковки церквей. Река была покрыта при большом половодье весной громадным нескончаемым караваном разнообразных гребных судов, пароходов с целою цепью барж, лодок, плотов с лесом, пассажирских и буксирных пароходов. Как хотелось бросить все надоевшие книги и умчаться в далекие страны и путешествовать, плыть, живя привольной жизнью на свободе.

Летом мы выходили в лагерь на берегу Оки. Мы жили в холщовых палатках, ходили в лес – гуляли, купались и отдыхали, играли в мяч и городки. В этот год утонул в реке один кадет, и при нашем купании присутствовал всегда дежурный офицер. Та часть, где мы жили в Кремле и далее к городскому саду, это самое красивое место в Нижнем. Кремлевский собор, где покоятся останки Минина в гробнице. Чудный бульвар и городской сад на откосе – спуск в нижний базар, где наверху в беседке торговал мороженщик ярославец, дававший кадетам старших курсов мороженое в кредит. При приближении дежурного офицера они скатывались бегом вниз, оставляя свою кадушку. Ярославец всегда получал деньги и доверял кадетам. Он накладывал мороженое в стаканчик с толстым дном.

Иногда нас водили на шумную Нижегородскую ярмарку. Мы посетили Путиловские оружейные заводы и любовались громадным паровым молотом, разбивавшим на маленькие части и сплющивавшим громадную толстую пароходную ось. В литейном отделении по большой полосе, раскаленной добела, за 10 коп. рабочие пробегали босиком, не обжигая ног. Это казалось для нас необыкновенным фокусом. Помню, как к нам приезжал начальник всех военно-учебных заведений генерал-адъютант Исаков. Он был красавец и вылитый портрет Государя Александра II. Когда, оказавшись в нашем классе, он поздоровался с нами, мы все гаркнули «Здравия желаем Ваше Императорское Величество!» Он сконфузился и тотчас же ушел в следующий класс. Нас заставляли рапортовать начальству по-французски, желая приучить к французскому языку. Когда Государыня Мария Федоровна выходила замуж за наследника престола Александра III, ожидался приезд директоров, и нас учили петь очень нескладный датский гимн, но они к нам не пожаловали.

Из бывших моих аракчеевских товарищей кадетов впоследствии в зрелом возрасте я встречал братьев Койшевских^{^[8]}, братьев Мартсонов (из которых старший, генерал от инфантерии, Федор, был во время Великой войны туркестанским генерал-губернатором^{^[9]}, а Леня – бригадным командиром, был убит под Ляояном в Японскую войну^{^[10]}), генерала Рафаловича^{^[11]}, генерала Томашевского^{^[12]} (героя Баязета, бывшего начальника артиллерии Первого Кавказского корпуса), генерала Маврина (командира штаба Киевского округа)^{^[13]}, полковника Иосифа Ивановича Горского^{^[14]}, братьев генералов Рутковских^{^[15]}, генерала Эбелова^{^[16]}. Я помню, когда Эбелов привез ко мне своего маленького сына Михаила в черкеске с кинжалом, лихо говорящего по-русски. Он впервые встретился со мной в Чите, где он был наказным атаманом и военным губернатором Забайкальской области. В корпусе со мной были мои двоюродные братья, Пётр и Павел Арбузовы^{^[17]}. Первый из них впоследствии был командиром артиллерийской бригады.

После смерти моих родителей младшие члены нашей семьи – малолетний брат Михаил и сестра Маша – были взяты на воспитание нашей тетей Анной Васильевной Калитиной. Старший брат Павел и Алексей Куропаткин из Павловского военного училища вышли в офицеры и служили в 1-м Туркестанском стрелковом батальоне, после чего через два года туда же вышел и мой брат Василий. В Туркестане тогда шли непрерывные войны с бухарцами и кокандцами. Помню, в 1868 году ко мне в корпус заехал молодой, красивый, высокий офицер в адъютантской форме и привез мне из Ташкента письмо и посылку от брата Павла. Это был близкий друг брата, адъютант генерала Кауфмана Фан дер Флит (впоследствии – генерал от артиллерии, генерал-адъютант)^{^[18]}.

Так шло время. Я был оставлен на второй год в 6 классе по болезни^{^[19]}. Как-то вечером этого года я с некоторыми из моих сверстников сидел в классе за приготовлением уроков. К нам ввалилась толпа шалунов кадет другого класса, враждовавших с нами. Они начали приставать ко мне и тащить из парты. Я неоднократно просил их оставить меня в покое и не мешать заниматься уроками. Я вспылил, выхватил свой небольшой складной нож и стал им намахиваться на них. Вдруг меня сильно толкнули, моя рука с ножом сильно опустилась на ногу сидевшего рядом одноклассника и приятеля кадета Добровольского и перерезала ему артерию. Хлынула кровь. Мы все перепугались и растерялись, но туго платком перевязали рану и понесли приятеля в лазарет, находившийся далеко в противоположном конце большого здания. Была Масленица, и старшего корпусного врача, доктора медицины Геништы, не было дома. Младшего врача Стеженского тоже. Пока приехали доктора и сделали перевязку, бедный мальчик потерял много крови и ослабел. Я был в ужасном состоянии и близок к сумасшествию, бился головой о стену, желая умереть в своем карцере, куда меня заперли как предумышленного убийцу, пока не произвели дознание и выпустили на свободу, опасаясь, чтобы я в таком состоянии не наложил на себя руки. Добрый наш священник отец Евграф Иванович Мегорский^{^[20]} взял меня к себе на квартиру в свою семью, утешал и наблюдал за моим душевным состоянием.

Здоровье моего друга улучшалось. Все мы ходили к нему в лазарет навещать его и носили гостинцы. Он лежал с подвешенной ногой в гипсовой повязке. Рана начала гноиться. И, как говорят, доктор Геништа позволил своему родственнику, студенту медику датского университета, выпустить скопившийся гной. Произошло заражение крови. Через несколько дней Добровольский скончался. Во время отпевания я стоял в алтаре, и когда пришли прощаться с покойником, я упал возле гроба в обморок и был без чувств отнесен в лазарет. Это печальное событие произвело на нас потрясающее впечатление. Многие смотрели на меня как на малолетнего злодея. Отец Добровольского начал против меня судебный иск. Я был несовершеннолетний и ранил его невольно, находясь в исступлении и полной невменяемости при нападении шалунов. После такого неприятного дела, поднявшего большой шум в местной и столичной прессе, зимой 1869 года я должен был оставить гимназию. Я поехал в Псковскую губернию в имение моей тетки Анны Васильевны Калитиной, в сельцо Ивановское, где уже были сиротки, мои брат Миша и сестра Маша. Бедная старушка со смерти моего отца, когда она спешила к нему, вывалившись из экипажа и вывихнув себе ногу, все время до своей кончины много лет была без ног и лежала в постели, не вставая. Она была живой хронологией нашей фамилии. Будучи в молодости красавицей, она вышла замуж за гусарского офицера Калитина Ивана Петровича, своего дальнего родственника, храброго офицера, отличившегося при Фер-Шампенуазе^{^[21]}, где он, командуя эскадроном, взял неприятельскую батарею. Он вскоре, как большинство тогдашних дворян, вышел в отставку и вел развратный образ жизни, пьянствовал, завел себе гарем, заставляя свою молодую жену прислуживать своим фавориткам. Много, много эта несчастная молодая женщина перенесла от своего тирана всяких унижений и оскорблений, но всех подробностей она не любила вспоминать и держала себя как Марфа Посадница, гордо и независимо, пользуясь среди тамошних дворян большим почетом и уважением. Эта величавая старушка получила от умершего богатого мужа свою вдовью седьмую часть, незначительное количество земли и усадьбу, так как все большое имение Николаевское перешло по закону к родному племяннику ее мужа Петру Николаевичу Калитину. Она заменяла мать и воспитывала старшего брата Павла до отправки его в Александровский корпус. Она же приютила всех нас троих и старшую мою сестру Анну с ее мужем Трещиным до поездки их в Амурское казачье войско, несмотря на то, что она сама была очень небогата. Будучи маленьким, я всегда очень боялся ее величавой серьезной фигуры с завязанным одним глазом, и только впоследствии оценил ее чудную душу и любовь к нам, сиротам, которым она заменяла самую чудную мать. В скором времени маленькие брат и сестра были приняты в кадетский корпус и патриотический институт, где директором была наша землячка, генеральша Пущина. Целый год я прожил в деревне.

^{^[1]} В 1863 году.

^{^[2]} Ныне это селение Новоселицы Новгородского района Новгородской области, при котором до недавнего времени находилась военная часть, крупнейшая в Северо-Западном военном округе, и школа прапорщиков, размещённые в тех же самых казармах.

^{^[3]} Ягниотовский Станислав Карлович, в корпусе и гимназии в 1864–1869 гг., после окончания корпуса пошел служить нижним чином в 1870 году во II Военное Константиновское училище.

^{^[4]} Директором корпуса в 1861–1866 гг. был полковник Аполлон Алексеевич Кузьмин (по отставке генерал-майор), инспектором в 1863–1868 гг. был полковник Оскар Андреевич Мейер. Григорий Павлович Кузьмин-Караваев (1823–1888) был инспектором в 1853–1860 гг. (то есть до учебы П. П. Калитина).

^{^[5]} Речь об Иосифе Фердинандовиче, обучавшемся в корпусе и гимназии в 1863–1871 гг., из гродненских дворян, православный.

^{^[6]} Лук с горчицей.

^{^[7]} Елизавета Лукинична Кушелева (Дмитриева-Томановская, 1.11.1850–23.02.1919). Отец Кушелевой, майор в отставке Лука Иванович (ум. в 1860), владел имением Волок Холмского уезда Новгородской губернии. Он был человеком либеральных взглядов и весьма просвещенным, свободно говорил на немецком, французском, английском языках и знал итальянский. У него была богатейшая библиотека на четырех языках. Барский дом с каменным низом и деревянным верхом стоял на высоком правом берегу р. Сережи. Дорога к усадьбе вела через красивый железный мост, который сохраняется и поныне. В доме Л. И. Кушелева в разные годы бывали композитор М. П. Мусоргский, А. Н. Куропаткин и др. Второй женой Л. И. Кушелева стала Наталья Егоровна (Каролина-Доротея Троскевич, немка из Лифляндии), которая приехала в имение в качестве сестры милосердия. У них было четверо детей. Лиза была младшей. Усилиями Натальи Егоровны в 1865 г., уже после смерти мужа, в Холме был открыт детский приют, в котором в разные годы было от 12 до 33 воспитанников (мальчиков и девочек) римско-католического вероисповедания. Когда дети подросли, семья Натальи Егоровны зиму проводила в Петербурге. Здесь и познакомилась Елизавета с революционно настроенными студентами. Собиралась молодежь и в доме Кушелевых, обсуждали произведения Тургенева, Некрасова, «Что делать?» Чернышевского и др. Часто бывал здесь и юнкер Алексей Куропаткин. О Елизавете он вспоминал: «Это была выдающейся красоты девушка, с благородным образом мыслей и способностью говорить образно и пылко. Она уже была еще в большей мере, чем я, проникнута идеями службы на пользу народа». Эти идеи позже привели Елизавету Кушелеву на парижские баррикады. В 1867 г. она вышла замуж за гусарского полковника Михаила Николаевича Томановского, но вскоре оставила его, уехала в Женеву и страстно отдалась революционной деятельности. В Женеве под псевдонимом «Дмитриева» Е. Л. Томановская в 1870 г. стала членом Русской секции 1-го Интернационала, которому пожертвовала свои сбережения и бриллианты. По поручению секции она встречалась в Лондоне с Марксом и получила мандат представителя Генерального совета Интернационала в революционном Париже (18 марта – 28 мая 1871 г.). В дни «Парижской Коммуны» гражданку Элизу знал весь Париж. Прекрасно владея французским языком, она каждый вечер выступала в рабочих клубах. Сама же она возглавила женский батальон, который сражался на баррикадах до последнего дня. Здесь она была тяжело ранена и переправлена в Швейцарию, а позже вернулась в Россию. В 1872 г. Елизавета Дмитриева и Алексей Куропаткин встретились как старые друзья. По воспоминаниям А. Н. Куропаткина, Лиза во многом раскаивалась. В революции ни 1905, ни 1917 года «гражданка Элиза» активного участия не принимала. По приезде в Россию судьба свела Елизавету Лукиничну с вдовцом Иваном Михайловичем Давыдовским, к которому перешло имение М. Н. Томановского. За причастность к революционной деятельности Давыдовского приговаривают к ссылке. Елизавета Лукинична выходит за него замуж и следует за ним в Сибирь. По окончании ссылки семья Давыдовских проживала в Красноярске. Муж работал по горной части, а Елизавета Лукинична занималась благотворительной деятельностью в местном комитете Красного Креста. После 1917 г. семья вернулась из Сибири и проживала в Москве. Елизавета Лукинична оказалась жертвой того самого дела, начало которому положила своими же собственными руками на парижских баррикадах. Отчий дом был сожжен, родной брат Владимир расстрелян в 1918 г., а имение разграблено (Котов В. В. Холм на Ловати и его земля. Псков, 2004).

^{^[8]} Койшевские: Андрей Венедиктович (1853–?), в корпусе и гимназии в 1865–1870 гг., долгое время служил в Туркестане, полковник (1900); Николай-Константин Константинович Сильвестрович (1854–1907?), в корпусе и гимназии в 1865–1871 гг., генерал-майор (1904); Михаил Константинович (Сильвестрович), в корпусе и гимназии в 1866–1869 гг.

^{^[9]} Федор Владимирович Мартсон (1853–1916), в корпусе и гимназии в 1866–1870 гг., генерал от инфантерии (1910). Туркестанский генерал-губернатор в 1914–1916 гг., на место которого был назначен А. Н. Куропаткин.

^{^[10]} Леонтий Владимирович Мартсон (1855–1905), в корпусе и гимназии в 1866–1871 гг., генерал-майор (1903).

^{^[11]} Владимир Фердинандович Рафалович (1851–1912, генерал-майор с 1898), обучавшийся в корпусе и гимназии в 1863–1870 гг., из гродненских дворян, православный.

^{^[12]} Томашевский Николай Константинович (1854–1916) – русский военачальник, генерал от артиллерии (посмертно). Находился в корпусе и гимназии в 1865–1871 гг., участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Командир 4-го взвода 4-й батареи 19-й артиллерийской бригады в период обороны Баязета. Был последовательным сторонником продолжения обороны крепости во что бы то ни стало и одним из ближайших помощников руководителя обороны Баязета Исмаил Хана Нахичеванского. Награжден орденом Св. Георгия за Баязет (1877). 5.01.1914 года генерал-лейтенант Томашевский был назначен Инспектором артиллерии 1-го Кавказского армейского корпуса.

^{^[13]} Маврин Алексей Алексеевич (1854 – после 1917), находился в корпусе и гимназии в 1864–1871 гг., генерал от инфантерии (1910). Окружной дежурный генерал штаба Киевского военного округа (1898–1902).

^{^[14]} Горский Иосиф Иванович (1850–1905), находился в корпусе и гимназии в 1863–1868 гг., в службе офицером с 1870 г., награжден орденом Св. Георгия (1878) за штурм Карса (1877), также награжден за Турецкую кампанию золотой саблей с надписью «За храбрость», генерал-майор (1901). Вероятно, Калитин не знал, что Горский стал генералом, судя по предыдущему генералу (Маврину), у него и о нем сведения ограничиваются периодом рубежа веков.

^{^[15]} Александр Константинович (1854–?), в гимназии в 1867–1871 гг., генерал-майор (1903), командир кавалерийской бригады (1909), и Петр Константинович (1852–?), генерал от кавалерии (1910).

^{^[16]} Михаил Исаевич (Мали-Кадель Исаевич) Эбелов (1855–1919) – в гимназии в 1867–1873 гг., генерал от инфантерии Русской императорской армии, военный губернатор Забайкальской области, главный начальник Одесского военного округа и военный губернатор Одессы в течение всей Первой мировой войны. Армянин по национальности. Православный. С 25 октября 1906 года по 26 апреля 1908 года – военный губернатор и командующий войсками Забайкальской области и наказной атаман Забайкальских казачьих войск. «За отличие» произведён в генерал-лейтенанты со старшинством от 22 апреля 1907 года.

^{^[17]} Арбузовы: Пётр Михайлович, в корпусе и гимназии в 1864–1868 гг.; Павел Михайлович, в корпусе и гимназии в 1865–1869 гг.

^{^[18]} Фан дер Флит, Константин Петрович (1844–1933) – адъютант Кауфмана в 1867–1873 гг., генерал от артиллерии (1908), генерал-адъютант (1915).

^{^[19]} В 1863–1864 – 1 класс, 1864–1865 – 2 класс, 1865–1866 – 3 класс, 1866–1867 – 4 класс, 1867–1868 – 5 класс, 1868–1869 – 6 класс, 1869–1870 – 6 класс (2-й год, не окончил, отчислили в декабре 1869 г.).

^{^[20]} Мегорский Евграф Иванович (1838–1904) – выпускник Санкт-Петербургской духовной семинарии (степень магистра, 1863), с 1865 г. – священник и законоучитель Новгородского кадетского корпуса, с 1875 г. – ректор Новгородской духовной семинарии, выдающийся проповедник, протоиерей, протоиерей-настоятель Митрофаньевского кладбища в Санкт-Петербурге, настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге, священник Владимирской церкви в Санкт-Петербурге, исповедовавший перед смертью Ф. М. Достоевского.

^{^[21]} 25.03.1814 произошло сражение при Фер-Шампенуазе во время войны с Наполеоном.